Наша постоянная рубрика: из дневников.

_______________________________________

Анна Черепанова, автор текста Как общаться с итальянцами, также жила и в Марокко, занимаясь с детьми и в том числе преподавая английский язык. Представляем вам зарисовку из марокканского дневника Анны:

Урок английского

— Аллах Акбарр, Аллах Акбар, — в который раз пронзает резкий голос муэдзина густой утренний туман. Я не всегда просыпаюсь от этих звуков, но вечером кто-то из девчонок забыл закрыть дверь на крышу, и сегодня все отчетливо слышно. Пять утра. Одна из четырех Фатемзар, самая набожная, заворочалась на втором ярусе соседней кровати, легко спрыгнула, пошла молиться. На утренний намаз обычно редко, кто встает — одна, две девочки. Чаще всего только Фатемзара и иногда "таббаха" — кухарка Хадижа.

Под громкий храп учительниц они расстилают свои коврики, становятся на колени и обращаются в сторону киблы...

В старинном риаде нет отопления, как и во многих традиционных домах Марокко. Зима в этот год дождливая, и в конце февраля все еще довольно холодно — не больше десяти градусов. В домах и того холоднее.

Из-за большой влажности (океан в нескольких сотнях метров) глаза во время сна отекают и слезятся, каждое утро приходится пальцами разлеплять веки друг от друга. Окон в риаде нет, весь свет идет сверху. В обычных риадах крыши посередине нет вообще, и ночью, как из колодца, можно смотреть на звезды. В приюте большой квадрат неба вверху загородили прозрачным материалом, похожим на стекло. Сэкономили место: двор посредине стал общей комнатой. Теперь здесь можно сидеть и в дождь, вот только воздуха такая загородка пропускает мало.

Каждое утро я поднимаюсь по узкой лестнице и выхожу на плоскую крышу приюта. Крыша опутана паутиной веревок для белья. Прищепок нет, и ветер легко разбрасывает выстиранную одежду по грязной, когда-то белой поверхности. Иногда вещи улетают на соседние, расположенные чуть ниже, крыши и вернуть их уже невозможно — прыгать высоко, а соседи и не подумают возвращать унесенные ветром девичьи шарфы и рейтузы. Везде валяются детские вещи, старая обувь и еще много всякого хлама.

Крыша — мое любимое место, как и у большой черепахи Розы. Роза целыми днями ползает посреди этого беспорядка в поисках пропитания. Кормят Розу не каждый день, а только когда вздумается кому-нибудь из детей. В остальное же время она жует какое-то тряпье или еще что-то, что находит на своем пути.

С крыши видно половину города: мечети, мост через реку Бурегрег, башню Хассана II… Улиц внизу не видно, стенки домов будто приклеились друг к другу. Кажется, что с одной крыши можно легко перепрыгнуть на другую и так, по верху, пройти весь город… Но решаются на это только кошки, которые здесь, в медине Сале, почему-то чрезвычайно ободранные и тощие.

Приют находится в самом центре медины – старого города, около улочки, где евреи продают золото. Продавцы открывают свои лавки во второй половине дня и серая, ничем не примечательная по утрам улица, с обеда до ужина блестит украшениями, зеркалами и льстивыми улыбками торговцев.

Поначалу путь с главной автомобильной дороги до приюта кажется лабиринтом, но спустя несколько дней я могу найти риад детской ассоциации с закрытыми глазами. По запаху и звукам. Сначала запах кожи — многочисленные ряды с кожаными тапками занимают всю улицу и упираются в мечеть. Потом — голос сумасшедшей — «хамки», которая выпевает истории о джиннах на один и тот же мотив. Дальше — резкий запах свежей мяты и хриплое «бонжур!» деда Мухаммеда — мне надо повернуть налево. Осталось миновать «ароматную» лавку с выпечкой и сапожную мастерскую, откуда всегда на полулицы пахнет лаком и дегтем. Еще три шага и я на месте.

Сегодня я встала раньше обычного. Выпила жидкого, чуть теплого зеленого чаю с «хубзом» (хлебом) в компании с девочками, которым в школу в первую смену, к восьми утра.

Ко мне подбегает Латефа, целует в обе щеки: «Сабах л хейр!» — с добрым утром!

Тощая, с длинными руками и ногами, с торчащими во все стороны волосами, черными глазюками на поллица и улыбкой до ушей она походит на мальчика. Что-то тараторит на арабском, смеется во весь рот. Я ничего не понимаю. Она повторяет снова, машет руками и снова смеется моей бестолковости. На нее шикают, чтоб не шумела, директриса проснется... Латефа отламывает вчерашний «хубз», густо мажет джемом, протягивает мне. Я люблю ее. Я почти ничего не знаю о ней, знаю только, что ее родители где-то в деревне, где нет школы. Весной там красиво и все цветет. Совсем не так как в тесной медине Сале. Здесь — грязные узкие улочки, такие узкие, что можно дотянутся руками – от стены до стены и наглые мальчишки, которые неприлично смотрят в упор и целый день пинают вдоль улицы мяч. Все время приходится прижиматься к стенке, чтобы не попали. А там, где ее деревня – много места, аргановые деревья, козы, все поют и все время весело. Я не видела аргановых деревьев и то, как козы смешно взбираются на них. Ну, ничего, когда-нибудь я приеду к ним и все увижу. Все обрадуются, если мы приедем вместе. Там, дОма — лучшее место на земле...

Я жую грубый вчерашний и совсем невкусный «хубз», но мне хорошо. Потому что Латефа смеется рядом со мной и говорит про дом. Кто-то из девочек приносит из общей гардеробной некрасивый белый школьный халат. Девочка неуклюже втискивается в него, закидывает на одно плечо портфель, а за другое нетерпеливые одноклассницы тащат ее к выходу...

Девочек в приюте около тридцати. Самой младшей, маленькой Сафе, шесть. Самой старшей — Уорде, возможно, двадцать один. «Возможно» — потому что она сама не знает точно. Документы потеряны, родители умерли, а единственный родственник — кузен Салах, живущий за несколько сот километров в другом городе, не помнит точной даты ее рождения. Уорда предпочитает думать, что ей 18. Ведь тогда еще не поздно потупить в колледж…

Почти каждый день в приют приходят разные преподаватели. Сегодня это высокая статная женщина в черном платке, с крупным носом и яркими глазами — преподавательница Ислама. Я сижу на диване напротив телевизора, пытаюсь читать арабско-английский словарь, где шероховатые гортанные арабские слова напечатаны безликой латинской транскрипцией. Ничего путного из моих занятий не выходит. Несколько раз я пробовала выучить арабский алфавит, сначала дома, потом уже здесь, с детьми в приюте... Каждый раз они выдавали мне разный порядок букв в алфавите, и я решила чтение пока отложить и освоить хотя бы несколько разговорных бытовых фраз.

Рядом со мной сидит маленькая Ильхам, девочка лет 11 с огромной кудрявой шевелюрой, темной берберской кожей и щербинкой между зубами. Ильхам держит меня за руку, смотрит турецкий сериал, по моей просьбе периодически заглядывает в словарь, произносит, не отрываясь от экрана, странные слова. Ее рука иногда непроизвольно сжимается, реагируя на страшные «мыльные» события в сериале...

Вскоре урок заканчивается. У девочек есть несколько минут отдыха. Скоро очередь английского, то есть, моя очередь. Я каждый раз сильно волнуюсь. Сегодня особенно сильно. Мне предстоит урок для самых маленьких.

Я делюсь своими переживаниями с Асмой, которая закончила свое занятие по Исламу и сидит передо мной на корточках. Асме скоро будет шестнадцать. Она носит белый платок, похожий на марлю, черные спортивные штаны и бесформенную кофту. У нее нет отца, а мать работает горничной в богатом районе и не может поселить дочь с собой. Девушке нравится учиться, она часто «спасает» меня на уроках — объясняет на арабском то, чего я не могу донести на английском. Асма любит рэп и гнауа — ритмичную, вводящую в транс, музыку рабов «черной» Африки. Однажды в приют заходили ребята-музыканты с гитарами и барабанами. Высокий растаман Мухаммед, с блаженной улыбкой на лице неизменно играл Боба Марли. Но в тот день заиграл что-то совсем новое. Тогда я первый раз увидела эту девочку. Она вышла из класса, где делала свое домашнее задание, присела на краешек дивана и, что-то сказав Мухамеду, вдруг запела. Сначала густой сильный голос выводил древнюю сочную мелодию. Потом вдруг плавная линия звуков прервалась, Асма громко выдохнула, вдохнула, а все, кто был рядом, будто по команде, враз, захлопали плоскими ладошами — резко и звонко. Слишком жесткий и сухой этот звук, казалось, готов рассыпаться на крупицы, словно песок в пустыне. Он был почти осязаем. Но голос Асмы, как ветер, который двигает дюны, собирал хлопки-песчинки воедино и не давал песне развалиться…

Асма начала хлопать тоже, потом что-то перепутала в словах, смутилась, прервала песню, решительно встала и отправилась в кухню заваривать чай. На уговоры продолжить только сердито выкрикнула: «Сафи!» — Хватит!

С начальной группой мы учим алфавит. Асму сегодня не заставляют убираться и готовить, и она помогает мне на уроке. Я говорю, а девушка пишет буквы и слова на доске.

— A – apple, B — bread, C — cap…

Дети галдят и переспрашивают нас каждое слово, Асма горячится, иногда обзывается, но пытается объяснить все и всем.

Когда мы доходим до G, Асма подсказывает мне — God — Бог — и объясняет другим – Аллах. Кто-то из младших девочек недоумевает. Почему же Аллах на G?

Асма сердится и учит девочку.

— У нас Аллах, а у них — God называется, понимаешь? Нет? Ну что за бестолковая!

Дети подняли крик. Асма что-то громко командует, и все стихают. Девушка продолжает спокойнее.

— Ну, ладно, у нас называется Аллах, а у них называется просто другим словом. Поняла?

Девочка виновато, но все также недоуменно кивает.

— Ну, слава Аллаху, дошло!

Внезапно моя помощница поворачивается ко мне и спрашивает:

— А ты веришь в Аллаха?

Я, растерявшись, и немного помолчав, отвечаю:

—  Да. Я верю в Бога (God).

Асма одобрительно кивает головой, переводит детям мой ответ и говорит:

— Ты веришь в God? Или в Аллаха? Ты христианка?

— Давай продолжим, Асма… У нас урок английского... H. Следующая буква — H.

Асма что-то говорит на арабском другим детям и те, побросав свои тетради, окружают нас и с интересом смотрят мне в лицо.

Они не хотят продолжать урок, пока не узнают, чем кончится наш разговор.

— Подожди, а тебе нравится наша религия, нравится Ислам?

Понимая, что мне не уйти от ответа, я говорю:

— Да, мне нравится Ислам.

Асма переводит мой ответ, а дети восторженно кивают головами, улыбаются и дергают меня за руки.

— Тогда почему же ты христианка? — упорно продолжает допрос Асма.

— Потому что христианство мне нравится тоже, и большая часть людей в нашей стране — христиане, по рождению, понимаешь? Твоя мама мусульманка и ты мусульманка, а в моей семье все христиане — и я христианка.

—- Но ведь если тебе нравится Ислам, то ты можешь стать мусульманкой, — будто не услышав моего ответа, продолжает настойчиво девочка.

Она передает то, что сказала мне, другим, те радостно кивают головами, прыгают вокруг и готовятся обратить меня в свою религию.

— Асма, давай поговорим об этом после урока, — почти раздраженно отвечаю я. Сейчас не время.

Но Асма полна решимости сделать меня мусульманкой. Хватает меня за руку.

— Слушай, повторяй за мной…

— Алла-а-а акбар! Алла-а-а акбар! — заголосил громкоговоритель с соседней мечети. Время дневного намаза.

Девочки тут же теряют ко мне интерес, толкаясь, выбегают из класса, достают коврики для молитвы.

Асма растерянно смотрит им вслед, отпускает мою руку и идет следом.

Я собираю свои книжки, стираю с доски и понимаюсь на крышу.

На небе ярким кругом горит африканское солнце. Звучащая со всех сторон молитва успокаивает меня. Взгляд в который раз упирается в высокую башню Хасана Второго, а в голове вдруг ясно звучат слова, прилетевшие из-за океана: «Верую во единого Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа...»

И, отталкиваясь от белых стен мечети, перемешиваясь с местными звуками и мыслями, летят обратно: «Ашхаду Аль-ля* Ила*ха Иль-ла Лла*х, уа Ашхаду анна Мухаммадан расу*лю Лла*х, Ашхаду анна амирал мо`мун, Али`ан вали`юЛлах...»

Автор статьи: Черепанова Анна

Комментарии

Пока нет ни одного комментария

Оставить комментарий

Вы можете (в том числе через социальные сети) или оставить комментарий как гость.

Комментарии проверяются модератором. Их появление на сайте может занять некоторое время.

Ознакомлен и принимаю условия Соглашения

Похожие статьи